Воспоминания медсестры Киры Шабловской о жизни в блокадном Ленинграде
А в школе велели к 9 приходить. «Ты школьница, комсомолка, на учете здесь состоишь», — говорят.
На улице она встретила своего одноклассника. Он был немного старше и уже занимал должность замначальника «военного стола» в райкоме комсомола.
Они разговорились, и тот вовсе ответил, что можно никому из них не подчиняться: «Приходи завтра в райком, будешь связной».
«В первые дни, когда по карточкам было еще 600 граммов хлеба, мы думали: „Что так много?“. Мы батон покупали 400-граммовый, а тут — 600 граммов! Помню даже, что раза два я забывала выкупить. Дура такая, ужас!».
Самолеты стали всё чаще сбрасывать на город «зажигалки», а прилавки всё больше пустели. Со временем остались только консервы или крабы. Но это всё было очень дорого. Хотя хоть какие-то запасы на последние деньги стоило сделать.
Как-то она нашла в книгах кусок батона. Любила сахарить его и есть, пока читает. Но мама ругалась, крошки, мол, рассыплешь, да и лёжа есть не принято. Однако потом этот найденный «запас» очень пригодился.
Началась эвакуация, и многих вывозили принудительно. Но не семью Киры Борисовны. Её мать была военнообязанной. Примерно в начале августа сообщили, что их отец погиб.
В то время появилась возможность устроиться в регистратуру поликлиники.
«Нас сразу же стали обучать по программе РОККа, Российского Красного Креста, — на медсестер, или попросту — санитарок».
А когда сгорели Бадаевские склады, люди потом ходили на пожарище собирать горько-сладкую землю с расплавленным сахаром.
В конце декабря им сообщили о небольшой прибавке к пайку. Можно сказать, подарок к Новому году. А их с матерью позже перевели на рабочую карточку — на двоих стали получать 500 граммов хлеба. Это тогда казалось очень здорово.
Школьников учить не прекращали: «Старшие классы собрали в школах. А младшие учились в бомбоубежищах».
Кира также ходила учиться в школу, а в полдень уходила на работу. Потом её определили на квартирную помощь.
«То есть на вызовы сперва посылали не врачей, а нас. Потому что было много вызовов, где врач уже не нужен. Остается только зафиксировать смерть, чтобы потом получить свидетельство».
Первую смерть на её глазах она запомнила навсегда. Она пришла поставить 7-летней девочке банки. Но та кашляла так, что даже не могла лежать на животе. Тогда поставили ей на грудь. Мать девочки в это время рассказала, что она — жена военнослужащего, что есть еще маленький сын. Он уже и ходить начал, а потом перестал...
Кашель поутих. Перевернули ребенка на живот. И тут она заволновалась, какая-то тишина нехорошая.
«На руке пульс поискала, на шее — не чувствую. А мне страшно. Как я матери скажу, что не чувствую пульса? Теперь мне уже за 90, а я так и помню эту девочку».
На Новый год тогда детям даже выдали билеты на ёлку. Один из друзей Киры тогда при встрече сказал: «Вот я всю жизнь стеснялся (у него нога не сгибалась в колене, он в детском возрасте перенес туберкулез костей), а сейчас эта нога мне помогает: хочется ее подогнуть и сесть, а никак!».
В театре в антракте им выдали пшенную кашу. Женщина вспоминает, что она была красивого желтого цвета и совсем не жидкая, даже политая мясным соусом. А ёлки в фойе театра, как тогда казалось, пахли миром.
В 1942 году Кира сдала школьные экзамены, и её определили работать от больницы в огороды. Тогда еще кое-какие продукты стали доставаться, и это очень помогало.
«К тому же на огородах не бомбили — в городе-то было страшно. Идешь из школы через Мойку в поликлинику — и вдруг у тебя свист над головой, а потом где-то — бух! Смотришь: ого, где-то там мои друзья живут. Так что мне еще везло. Это точно».